Смерть на брудершафт (Фильма 9-10) [Операция «Транзит» + Батальон ангелов] [только текст] - Борис Акунин

Морща нос, большевик оглядел голого Зеппа и Волжанку, не торопившуюся прикрыться.

— Я гляжу, у вас праздник весны и любви, — зло произнес он. — Ну встречайте: грачи прилетели.

— Что ты делаешь?! — крикнула Волжанка. — Зачем ты угрожаешь оружием?

Не сводя глаз с Зеппа, Грач приказал:

— Нина, забери свое тряпье и выйди. Оденешься за дверью. Нам с ним надо поговорить. По важному и секретному делу.

Оружие, однако, убрал. Игрушка у товарища большевика была серьезная, «четырнадцатый» маузер.

Волжанка встала с кровати, совершенно не стесняясь наготы.

— Мы собирались тебя искать. Ты не представляешь, что произошло…

— Я вижу, как вы собирались, — перебил он. — Всё, Нина. За дверь!

Она вспыхнула, но больше не сказала ни слова. Вышла, прихватив юбку с блузкой.

Зепп, не теряя времени, одевался. Не из застенчивости. В кармане брюк у него имелась полезная вещица: портсигар с двумя стволами 30-го калибра. Мог пригодиться.

— Баба есть баба, даже если стриженая и с папиросой, — сказал Грач, когда за хозяйкой с грохотом захлопнулась дверь. — Все они передним местом думают… — Он недобро смотрел на Зеппа. — Ну, и на кой бес вы это сделали?

— Не ваше дело!

Майор как бы расправлял смявшийся карман, а на самом деле нащупывал спусковую кнопку на портсигаре. Сразу стало спокойнее.

— Да я не про это! — Грач мотнул головой на мятую постель. — Зачем вы, сарделька немецкая, Железнова шлепнули?

Руку из кармана Теофельс вынул, потер ею подбородок.

— Вопрос первый: откуда узнали про Железнова? Вопрос второй: вам сообщили про меня из Берлина?

Грач передразнил:

— Ответ первый. Приставил к вам человечка, а как же.

— Почему? — спросил Зепп, мысленно чертыхнувшись. Совсем он тут, в Цюрихе, развинтился. Слежка-то, выходит, была двойная: Волжанка и еще какой-то «человечек».

— …Ответ второй, — не дал себя сбить Грач. — Из Берлина про вас никто не сообщал. Да мне и незачем. Связался с екатеринбургским Советом по телеграфу. Был, говорят, у нас Кожухов, боевой товарищ. В феврале, когда жандармское управление штурмовали, погиб смертью храбрых. Я сначала решил: еще одного подослали. Господин Люпус активничает. Но когда вы Железнова профессионально убрали, понял: фальшивый Кожухов пожаловал из Берлина. Так чем вам, герой-любовник, наш Железнов помешал?

Проклятые халтурщики из оперативного отдела! Сляпали дырявую «легенду»! Конечно, из-за революции обычные каналы информации начали давать сбои, но для сверхважного стратегического задания можно ведь было обойтись без такого грубого ляпа!

— Железнов оказался платным агентом Люпуса, — буркнул раздосадованный майор.

Добро б еще асы контрразведки выявили, а то какой-то революционный клоун с птичьей кличкой. Стыд и срам!

— Знаю. Давно знаю. — Грач присовокупил матерное слово. — Сегодня нарочно при Железнове про отъезд рассказал. Всё правда — и про вокзал, и про послезавтра. Только не в полночь мы отбываем, а в восемь ноль ноль. Потому всем и приказано в кафе к семи собраться. Люпус с его люпусятами разработали бы операцию, рассчитывая на двенадцать ночи. И поцеловали бы наш поезд в задницу. А теперь из-за вас весь план насмарку. Переполошатся, что агент разоблачен. Забегают. Им Старика из Швейцарии выпускать никак нельзя.

Зепп слушал нотацию, как жалкий двоечник. Нечего было даже сказать в оправдание.

А Грач еще и подбавил:

— Идиоты проклятые! Почему было со мной не связаться? Зачем эта дурацкая игра в прятки? Или вы не знаете, что у семи нянек дитя без глазу? Я жизнью Старика рисковать не дам. Отменю к черту весь ваш транзит, будете знать. Вам же первому начальство башку оторвет. И правильно сделает!

ПАТРИОТЫ

Техническая новинка, затемненные окна, — вещь отличная, но когда сидишь в кабине и ведешь наблюдение в бинокль, хорошего фокуса добиться трудно, изображение в окуляре расплывается.

Из подъезда номера 19, где квартировала Антонина Краевская («Волжанка», а по-агентурному «Вобла»), вышли двое. Один известен. То есть имя настоящее не установлено, но фигура знакомая: «Джинн», он же «Грач», начальник охраны «Лысого». Второй (рост выше среднего, телосложение худощавое, небольшие усы, одет бедно) по сводкам, кажется, не проходил — новенький. Лицо как следует не разглядишь — воротник поднят, да и мутновато.

Молодой голос сказал:

— Иван Варламович, не прижимайтесь вы. У вас щека плохо выбрита, царапается.

— Извиняюсь, Николай Константинович, — ответил второй голос, сипловатый, низкий. — У вас, между прочим, воротничок крахмальный углом мне в шею, но я же терплю, кошки-матрешки… О чем это они толкуют? Послушать бы. Встали. Вроде прощаются?

— Повернись, голуба, дай тебя рассмотреть, — жалобно попросил первый незнакомца, с которым беседовал Джинн. — Вот та-ак, умничка.

И вдруг присвистнул.

Второй удивился:

— Чего это вы?

— Дайте, Иван Варламович!

Молодой отпихнул пожилого, с которым до этой секунды они смотрели в соседствующие окуляры большого артиллерийского бинокля. Взял «цейс» обеими руками, покрутил колесико.

— Он! Точно!

— Да кто?

— Фон Теофельс! По портрету узнал! В конце прошлого года проходил по всем ориентировкам! Это немец, который пытался убить государя!

Ивана Варламовича чем-либо удивить было трудно. Он лишь вздохнул и по привычке к педантизму поправил:

— Не государя, кошки-матрешки, а гражданина Николая Романова. По нынешним рэволюцьонным временам немцу впору медаль давать.

Оба сидели на заднем сиденье «паккарда», поставленного так ловко, что из-за угла высовывался лишь край кузова. Прохожие шли себе мимо, через хитрые американские стекла парочку с биноклем им было не видно.

— Пойду-ка я прогуляюсь, — молвил Иван Варламович. — Может, услышу что полезное.

Из автомобиля он вылез с другой стороны, чтоб из переулка не увидели. Прогулочной походочкой, этаким ленивым бюргером, двинулся по переулку, мимо беседующих мужчин. Только те уже прощались.

Джинн, не подав Теофельсу руки и даже не кивнув, зашагал в сторону дальнего перекрестка. Немец же скрылся в подъезде.

Вернувшись к автомобилю, Иван Варламович доложил:

— Услышать ничего не услышал, зато кое-что увидел. Немец-то, похоже, у Воблы в любовниках. Одевался наскоро, из штиблет голые щиколотки торчат. А еще я, Николай Константинович, пока гулял, пришел к рассуждению, что это Теофельс ваш беднягу Пискуна кокнул. Больше некому. Джинн у нас на поводке был, а других ловкачей, кто так красиво самоубийство изобразит, у товарищей большевиков нету.

— Очень возможно.

Николай Константинович Леонтович — совсем молодой брюнет с острым, несколько лисьим лицом и очень быстрыми движениями — сосредоточенно что-то строчил в блокнотике. У него имелась привычка: мелкие детали записывать по горячим следам. Так его научили на курсах, где он постигал премудрости разведочного дела.

Иван Варламович Шишко, сотрудник швейцарской резидентуры еще со времен предпоследнего царствования, вначале относился к методам молокососа-начальника иронически, однако впоследствии отношение переменил. Мальчишка-прапорщик, присланный в январе из Петрограда, был молодчага и орел, невзирая на зеленый возраст и смешной чин. Иван Варламович при нем, можно сказать, переживал вторую молодость.

Когда-то он тоже слыл птицей клювастой и когтистой, выслеживал боевиков, рисковал жизнью. Но лет десять тому беготня эта кончилась, опасные террористы в Швейцарии повывелись. После начала войны стало поживей и работы прибавилось, но все равно: нейтральная страна, нарушать местные законы ни-ни, даже оружие при себе носить инструкция запрещала. Только вести наблюдение за кем прикажут, передавать эстафеты. Кругом война, конец света, а в Цюрихе тишь, благодать. Отъел Иван Варламович брюшко, начал готовиться к недальней пенсии. Кровь у него в жилах текла азартная, филерская, но разогнать ее особенно было негде. От скуки, нервы пощекотать, пристрастился он к глупой забаве — лазить по ледникам с альпенштоком.

Но пару месяцев назад прежнего начальника, статского советника Кукушкина, отозвали в Россию. Прислали выскочку военного времени, вчерашнего студента с дурацкой кличкой «Люпус» (у господина Кукушкина никакого агентурного прозвания не было, и донесения он подписывал инициалами). Появилась перед самой революцией такая мода: назначать людей на видные должности не по выслуге, а по заслуге. Эх, кабы раньше так было! Люпус, даром что сопляк, успел и пороху понюхать, и в тысяче переделок побывать, а главное — не было в нем страха ни перед врагом, ни перед начальством.

Пошла у Шишко совсем другая жизнь. Вспомнил конь боевой: не для пашни, а для скачки на свет он рожден.